Maha-Narada-Kassapa-Jataka.

"Когда-то царствовал в Видехе…" – это произнёс Учитель, пребывая в парке Яштиване², по поводу усмирения подвижника Кашьяпы из Урубильвы. Вскоре после того как Учитель запустил колесо своей проповеди лучшего из учений, он пришёл в Урубильву и укротил живших там косматых подвижников во главе с Кашьяпой, а потом, чтобы исполнить обещание, данное им когда-то царю Магадхи, он в окружении двух тысяч теперь уже бывших косматых подвижников пришёл в парк Яштивану. Там же появился и царь Магадхи; сопровождала его свита в сто двадцать тысяч человек. Он приблизился к Десятисильному, поклонился ему и сел. И тут среди брахманов-домохозяев возник спор: "Кто же из этих двоих чей ученик: то ли Кашьяпа из Урубильвы – ученик великого шрамана, то ли наоборот, великий шраман – его ученик?" Пробуждённый решил показать им, что учитель – это он, а Кашьяпа из Урубильвы находится у него в ученичестве, и потому спросил того:

"Послушай, Кашьяпа из Урубильвы!
(Тебя иначе называют Тощим):
Ты, говорят, от жертв огню отрёкся?
Не скажешь ли, зачем ты это сделал?"

Тхера понял, к чему клонит Учитель, и ответил:

"Я понял, для чего приносят жертвы:
Для благоденствия в грядущей жизни,
Чтоб наслаждаться зрением и слухом,
Красавицами, яствами, питьями, –
И я увидел в этом загрязненье,
Поэтому я к жертвам охладел".

И, чтобы не осталось сомнений в том, кто чей ученик, он поклонился Татхагате, поставил стопы его себе на голову, а потом воспарил над землёю на высоту одной пальмы, затем двух и трёх, поднимаясь всё выше и выше, пока не достиг высоты семи пальм, а после спустился вниз, ещё раз поклонился Пробуждённому и сел. Узрев подобные чудеса, толпа стала прославлять Учителя: "Сколь чудесно великое могущество Пробуждённого! Ведь он смог укротить, очистить от превратных воззрений даже этого могучего подвижника – Кашьяпу из Урубильвы, возомнившего себя святым!" – "Неудивительно, – заметил Учитель, – что я смог укротить его теперь, уже обладая всеведением. Ведь и прежде, когда я звался Брахмой Нарадой – а тогда я не был свободен от страстей, – я и то смог прорвать сеть его ошибочных воззрений и укротить его". И по просьбе присутствовавших Учитель рассказал о былом.
"Некогда в царстве Видехе, в столице его Митхиле, правил царь по имени Ангатий, и был он праведным и преданным дхарме. Была у него одна-единственная дочь, ее звали Руджа, – прекрасная и благонравная; такая встречается в сто тысяч веков один раз, совершеннее её и пожелать невозможно. Её родила царю главная его супруга, а прочие шестнадцать тысяч жен царя оказались бесплодны. Царь её очень любил и лелеял. Каждый день он присылал ей украшения и наряды из тонких тканей и двадцать пять корзин, доверху заполненных свежими цветами, а ещё – по тысяче монет, чтобы она, не жалея ни еды, ни питья, могла по полнолуниям и новолуниям угощать всех неимущих. А ещё было у царя трое советников: Виджая, Сунама и Алата. Наступил праздник – полнолуние осеннего месяца карттики. Город и дворец были украшены так, словно это обитель богов. Царь умылся, натёрся благовониями, надел свой праздничный драгоценный убор и в окружении множества приближённых сидел на открытой террасе, смотрел на безоблачное ночное небо, озаряемое лунным диском, и вдруг обратился к советникам: "Какая прекрасная ночь! Чём бы нам нынче развлечься?"

Когда-то царствовал в Видехе
Ангатий, доблестный воитель.
Казною был богат и войском,
Имел в достатке колесницы.
И вот однажды, светлой ночью
(Тогда настал осенний праздник
И отмечали полнолунье),
Он созывает приближённых –
Учёных, знающих, умелых
И в обращении учтивых.
Здесь был Алата-воевода,
А с ним – Сунама и Виджая.
К ним царь с вопросом обратился:
"Скажите, чем бы нам заняться?
Сегодня праздник полнолунья,
На чистом небе месяц светит.
Как можем мы себя потешить,
Воспользоваться этой ночью?"
Тогда Алата-воевода
Царю ответил самым первым:
"Вели-ка войнам собираться:
Поднимем войско по тревоге
И всей несметной силой ратной
Отправимся в поход, о кшатрий.
Не всех ещё мы победили,
А победить бы всех хотелось.
Поэтому я предлагаю
Померяться с врагами силой".
Услышав это предложенье,
Сунама с ним не согласился:
"Твои все недруги, воитель,
Сегодня съехались в столицу
И не злоумышляют больше,
Но признают твоё главенство.
Сегодня праздник, не забудьте.
Не вижу смысла я в походе!
Не лучше ли нам поскорее
Отправить слуг за угощеньем,
Призвать певцов и музыкантов
И наслаждениям предаться?"
Услышав это предложенье,
Виджая с ним не согласился:
"Услады, государь, – не новость,
Ты их всегда себе доставишь.
Нам наслаждения привычны,
А радости от них немного.
Нам нужен брахман или шраман,
Наставник и учитель дхармы!
Он нас избавит от сомнений
И даст благие наставленья".
Услышав это предложенье,
Царь с одобрением воскликнул:
"Виджая предлагает дело,
Его намеренье удачно!
Нам нужен брахман или шраман,
Наставник и учитель дхармы.
Он нас избавит от сомнений
И даст благие наставленья".
Услышав речи государя,
Сказал Алата-воевода:
"Живёт у нас в оленьем парке
Из рода Кашьяпы подвижник
По имени Достойный – Гуна;
Он проповедует умело
И окружён учениками,
Нагой он ходит, без одежды.
Его считают люди мудрым".
Услышав речи воеводы,
Послал Ангатий за возницей:
"Готовь, возничий, колесницу,
Мы в парк немедленно поедем".
Тот быстро подал колесницу
С сиденьем из слоновой кости.
Серебряною окаёмкой
Она сияла и сверкала,
Как полная луна на небе;
Четвёрка рысаков в упряжке,
Как на подбор, все белой масти,
А на бегу быстры, как ветер,
Притом совсем не норовисты.
Всё было белым: кузов, кони,
И царский зонт, и опахало.
В сопровожденье приближённых
Царь выехал на колеснице
И был прекрасен, словно Чандра.
Скакали верховые следом
И сабли наголо держали.
Так ехал царь, не больше часа;
Затем сошёл он с колесницы
И с приближёнными своими
Пришёл туда, где жил подвижник.
Кругом ученики сидели
И брахманы, текла беседа.
Царь никого не стал тревожить:
Он здесь не мог распоряжаться.

Так, окружённый всяким людом, царь сел поблизости и приветливо обратился к подвижнику.

Неподалёку царь уселся
На мягких набивных подушках,
Расположился поудобней
И вежливо беседу начал:
"Всего ли у тебя в достатке?
Ты крепок ли теперь здоровьем?
Как добываешь пропитанье?
Не трудно ль жить тебе, почтенный?
Не болен ли какой болезнью?
Не жалуешься ли на зренье?"
Ведехе, преданному дхарме,
Подвижник отвечал учтиво:
"Всё у меня благополучно,
Болезни мне не докучают.
А ты здоров ли, царь Видехи?
Тебя не донимают бунты?
А рысаки твои здоровы?
Не поломалась колесница?
Не мучат ли тебя болезни?
Они нередко губят тело!"
Так царь Видехи и отшельник
Приветствиями обменялись.
Царь времени не тратил даром,
Он тотчас перешёл к расспросам
О том, чего ему держаться,
О смысле дхармы и о пользе:
"Как почитать, согласно дхарме,
Отца и мать? Ответь, подвижник!
А как нам быть с учителями?
Каков наш долг перед семьёю?
Как относиться к старшим нужно?
А как – к отшельникам, монахам?
Как обращаться нужно с войском?
Чего держаться в управленье?
Как правильно исполнить дхарму,
Чтоб после смерти быть счастливым?
В ад попадают после смерти?"

Подобные вопросы лучше всего было бы задать самому Истинновсепробуждённому; если нет его – то пробуждённому-для-себя; если ж и того нет – то ученику пробуждённого; а уж если нет и ученика – то бодхисаттве. А царь такие важные вопросы задал безвестному, нагому, заблудшему адживику! Понятно, что тот не мог дать достойного ответа. И, не задумавшись, будто речь шла о том, чтобы быков гнать или после обеда мусор вынести, он заявил: "Слушай, государь", – и начал излагать своё лжеучение.

И на вопрос царя Видехи
Ответил Кашьяпа-подвижник:
"Скажу я истинную правду.
Внимай мне, государь, прилежно:
Хоть следуй, хоть не следуй дхарме –
Плода не будет никакого.
Не существует того света:
Никто оттуда не вернулся,
Нет, государь, покойных предков,
Родителей не существует.
Учитель бесполезен в жизни:
Того, кто буен от природы,
Не сможет усмирить учитель.
Все существа равны друг другу,
И старших почитать не нужно.
В труде, в старанье нету смысла,
А мужество всегда бесцельно.
Все существа судьбой влекомы,
Как бечевой влекома лодка.
Что суждено – то и получишь.
Плодов даяний не бывает,
А приношения бесполезны.
Ни власти нету, ни усилий.
Кто поглупей – дары приносит,
Кто поумней – их получает.
И все глупцы в самообмане
Невольно одаряют умных.
Всего семь сутей существует.
Они неразложимы, вечны:
Земля, вода, огонь и воздух,
Затем – несчастие и счастье;
Душа считается седьмою.
Никто их разложить не может,
Несокрушимы эти сути,
И истребить их невозможно:
Ведь меч проходит между ними.
Кто рубит голову на плахе,
Не задевает эти сути.
Как можно видеть здесь убийство?
Пусть восемьдесят кальп минует,
Потом ещё четыре кальпы –
Тогда все души чисты будут.
Нет раньше срока избавленья,
Какие ни блюди обеты.
И сколько б ты добра ни делал,
Освобожденья не ускоришь;
А можешь нагрешить без меры –
Освобожденья не замедлишь.
Очистимся мы постепенно
За восемьдесят кальп и дольше.
Не побороть необходимость –
Ведь море на берег не выйдет!"
Послушав поученья Гуны,
Сказал Алата-воевода:
"Признаюсь я, ученье это
Мне кажется правдоподобным.
Я помню прошлое рожденье,
Предшествующее этой жизни:
Я был забойщиком скота в ней
И был как Пингала известен.
В Варанаси, великом граде,
Я совершил грехов немало,
Без счёта резал скот на мясо:
Свиней, овец, козлов, баранов…
Но после смерти я родился
Богатым, сыном полководца.
А значит, нет плодов злодейства,
Иначе быть бы мне в кромешной!"

Алата заблуждался! Некогда он почтил цветами чайтью с останками десятисильного Кашьяпы. Потом, когда ему пришла пора умирать, сильнее своими последствиями оказались другие его поступки, и его странствие в мирском круговороте продолжалось по-всякому. Из-за какого-то дурного деяния он и родился забойщиком скота и натворил в той своей жизни много зла. Но потом, когда он умирал, давняя его заслуга – подношение чайтье – пересилила всё остальное – так огонь, что тлеет под золою, внезапно вырывается наружу. И получилось, что родился он сыном воеводы. А дальше своей предыдущей жизни он ничего не был в силах вспомнить, и потому решил, что нет плодов злодейства, и поддержал учение Гуны.

Сидел там раб неподалёку,
Что Биджакою прозывался.
Он Кашьяпу пришёл послушать,
Хоть и постился в полнолунье.
Услышал он ученье Гуны
И сказанное воеводой
И, тяжко-тяжко воздыхая,
Заплакал горькими слезами.
Его окликнул царь Видехи:
"Скажи, любезный, что ты плачешь?
Ты удручён какой-то вестью?
Что тяготит тебя? Откройся!"
Вопросу царскому внимая,
Ответил Биджака правдиво:
"Ничто не тяготит мне душу.
Послушай, царь, что расскажу я.
Я помню прошлое рожденье:
Там жизнь моя была счастливой.
Ведь был я в городе Сакете
Купцом и прозывался Бхава,
Был предан дхарме, уважаем;
Подвижникам и неимущим
Я неизменно был опорой;
Ни одного греха в той жизни
Я за собою не припомню.
Но после смерти я родился
Здесь сыном женщины несчастной
– Ведь я, Ведеха, сын рабыни, –
Теперь я неимущ и жалок.
Но, несмотря на свою бедность,
Я добродетели привержен,
Готов обедом поделиться
Со всеми, кто меня беднее.
По полнолуньям, новолуньям
Пост соблюдаю непреложно,
Зла никому не причиняю,
Не зарюсь на добро чужое.
А вот теперь, как оказалось,
Мои старанья бесполезны!
Ведь правильно сказал Алата –
От благочестия нет проку!
Мне просто выпало злосчастье –
Бросок костей был неудачен.
Игрок я, видно, никудышный.
Алата – вот игрок умелый,
Его бросок удачным вышел,
И выпало на долю счастье.
Врата небес теперь закрылись!
Что делать мне? Не понимаю!
Вот потому я и рыдаю,
Ученью Кашьяпы поверив".

Биджака тоже не все знал. Когда-то, во времена десятисильного Кашьяпы, он искал в лесу пропавшего вола. Там ему встретился монах, что заблудился в лесу. Он спросил у Биджаки, как выйти на дорогу. Биджака промолчал. Монах переспросил, а тот вдруг разозлился и обругал его: "Ты раб, а не монах! Ишь, какой настырный!" В той жизни это деяние сказаться не успело, ибо другие дела были сильнее, но оно тлело, как угли под золою. Позже Биджака за прежние заслуги и вправду родился купцом и был в той жизни праведен. Теперь же ему пришлось расплачиваться за давнее оскорбление.

Царь Биджаки рассказ услышал
И молвил он такое слово:
"Стяжать блаженство невозможно,
Мы изменить судьбу не в силах.
Любое счастье и злосчастье
Одна она нам посылает.
Нас всех очистит смена жизней,
Освобожденья не приблизишь.
Я до сих пор к добру склонялся,
Подвижникам и неимущим
Всегда я помогал с охотой,
Радел о благе государства –
Выходит, только тратил время!"

"Почтенный Кашьяпа! – обратился царь к подвижнику. – Оказывается, я много лет потратил впустую. Наконец-то есть у меня учитель! Отныне я предамся одним наслаждениям. Да и наставления твои слушать мне теперь ни к чему – не стоит больше медлить. Ты оставайся тут, а мы отправляемся назад.

Быть может, свидимся, почтенный,
Коли судьба того захочет".
Промолвил это царь Видехи
И в путь отправился обратный.

Приехав к Гуне, царь сначала поздоровался, а уж потом завёл беседу. Теперь же он и не простился – видно, Гуна даже и того был недостоин. Ну, а об угощенье или подарках и речи не было. Царь кое-как скоротал остаток ночи, а наутро призвал придворных и объявил:

"Пусть в Чандаке, моём дворце,
Я буду жизнью наслаждаться,
Отныне дел я знать не знаю!
Советники пусть всё решают.
Все государственные тайны
И ежедневные заботы
Я доверяю приближённым!"
Промолвил это царь Видехи
И погрузился в наслажденья;
Подвижников и неимущих
Забыл и стал к ним равнодушен.
Так пролетело две недели,
А накануне новолунья
Любимица отца, царевна,
К себе кормилицу призвала.

А произошло за это время вот что. У царевны было в обычае всякий раз по Полнолуниям и новолуниям навещать отца. В окружении пятисот своих подружек, нянек и мамок, она, очаровательная и прелестная, выходила из своего семиэтажного дворца Ративаддханы, что значит – "Взраститель утех", и направлялась к отцовскому дворцу Чандаке. Царь встречал её с неизменной радостью, радушно принимал, а на прощанье давал ей тысячу монет – для подаяния нуждающимся. Царевна возвращалась к себе домой, а на следующий день она непременно постилась, свершала все надлежащие обряды и раздавала щедрые дары бездомным, неимущим, обездоленным и убогим. Ведь на свои обычные траты она имела доход с целой округи, что царь ей отдал в управление, и с ним она обходилась без отцовских денег. Но так было до сих пор, а теперь по городу пополз тревожный слух, что царь-де наслушался речей адживика и последовал ложному учению. Дошёл тот слух до мамок царевны, и они явились к ней с новостью: "Слыхали мы, госпожа, что отец твой наслушался речей адживика и принял его ложное учение. Все четыре навеса у городских ворот, где прежде раздавали подаяние, он велел порушить. Слуги его на улицах хватают замужних женщин и девиц и тащат к нему; управление государством он совсем забросил. Помешался, одним словом, на усладах плоти!" Царевна от таких вестей опечалилась и призадумалась: "И как же это моему отцу в голову пришло просить совета у потерявшего всякое достоинство, бесстыдного, нагого и нищего адживика! Почему он не пошёл к исполненному добродетели шраману или брахману, из тех, что учат о деяниях и воздаянии за них? Вот у кого надобно было мудрости учиться! А теперь, кроме меня, некому разубедить отца. Придётся это делать самой. Я уж постараюсь обратить его на путь истинный. Ведь я помню семь прошлых своих рождений и знаю, что предстоит мне в семи будущих. Расскажу я ему о своих былых дурных деяниях и о том, к чему они привели. Может, тогда отец мой образумится? Только не стоит идти к нему сегодня же. Ясно, что он спросит: "Ты почему так скоро пришла? Ты же всегда приходила ко мне раз в две недели". А если я ему тогда напрямик отвечу: "Я, батюшка, слыхала, что ты примкнул к неверному учению, вот и пришла", он пропустит мои слова мимо ушей. Стало быть, сегодня идти рано. Надо дождаться новолуния. Приду к нему как обычно, будто ни о чём не слыхала, а как стану собираться обратно домой, попрошу у него тысячу на подаяние обездоленным, он мне о своих новых взглядах и расскажет. Тогда я уж постараюсь, как смогу, – только бы мне его переубедить". На том она и порешила. И вот накануне новолуния царевна призвала к себе кормилицу и сказала:

"Меня украсить поспешите,
Моих подружек наряжайте!
Ведь завтра будет новолунье,
Пора бы мне отца проведать".
Служанки подали гирлянды,
Сандалом Руджу умастили
И украшения надели
Из самоцветов и кораллов,
Из яхонтов и бус жемчужных.
Одета в лучшие наряды,
Она на золотых носилках
Отправилась царя проведать.

Блистая собственной красою,
Она ещё прекрасней стала
Среди своих подружек юных.
Вот, в окружении наперсниц,
Сияя праздничным убором,
Вступила в Чандаку царевна
И всё сверканьем озарила,
Слепящей молнии подобна.
Она приблизилась к Ведехе,
Приветила его учтиво
И села рядом на сиденье
С блестящей золотой отделкой.
Её, а с нею и подружек,
Подобных апсарам небесным,
Радушно принял царь Видехи
И вымолвил такое слово:
"Довольна ты своею жизнью?
Проводишь ли в забавах время?
В пруду купаешься, как прежде?
А кушанья разнообразны?
Какие же у вас затеи?
Беседки из цветов плетёте?
А коль чего-то не хватает,
Скажи – я дам распоряженье!
Мне кажется, что ты натёрлась
Не самым лучшим притираньем.
Быть может, надобно сандала?"
Так дочь расспрашивал Ведеха.
Ему царевна отвечала:
"Мне, государь, всего довольно,
Ни в чём не знаю я отказа.
Но завтра – новолунье, праздник.
На подаяние убогим
Нужна мне тысяча каршапан –
Я, как всегда, им помогаю".
На эту речь царевны Руджи
Ей так ответил царь Ангатий:
"Ты много денег зря изводишь:
В дарах нет никакого смысла!
Посты зачем-то соблюдаешь;
Наверное, судьба такая,
И ты постишься поневоле.
А я в постах добра не вижу.
Про Биджаку-раба слыхала?
Он тоже был постам привержен,
А как послушал речи Гуны,
Заплакал горькими слезами.
Живи, пока живётся, Руджа!
Отказывать себе не стоит.
Не существует того света,
Зачем себя напрасно мучить?"
Послушав речь царя Видехи,
Прекрасная царевна Руджа,
О будущем и прошлом зная,
Промолвила такое слово:
"Я раньше знала понаслышке,
Теперь воочию узрела:
Кто с дураком имеет дело,
Сам поглупеет непременно.
Кто в одиночку заблуждался,
С другим заблудшим повстречавшись,
Сам в заблужденье укрепился.
Ни Биджака, ниже Алата
Меня ничуть не удивляют.
Но ты всегда был столь разумен,
Столь опытен и зрел в сужденьях –
Как мог ты вместе с дураками
Поддаться ложному воззренью?
И если сам собой нас ход вещей очистит,
Зачем тогда подвижничество Гуне?
Он в заблужденье понапрасну себя мучит,
Как мотылёк, летящий на светильник.
Кто верит, что усилия бесплодны,
Не остановится пред злым деяньем,
А от последствий трудно избавляться,
Как от крючка сглотнувшей его рыбе.
Я приведу тебе сравненье,
С вниманием меня послушай!
Разумный человек, бывает,
Суть дела схватывает сразу,
Когда сравнение услышит.
Представь купеческое судно,
Перегружённое товаром:
Оно под непомерным грузом
Затонет в океанских водах.
Так человек, мало-помалу
Накапливая злодеянья,
Под бременем их непомерным
В аду утонет, как в пучине.
Что до Алаты-воеводы,
Так он грехи пока лишь копит,
Но в будущем ему придётся
Дурные испытать рожденья.
Алата тоже, царь Видехи,
Когда-то накопил заслуги,
Поэтому теперь он счастлив.
Но благо это – ненадолго:
Он к недостойному склонился,
Оставил верную дорогу
И движется стезёй дурною.
Теперь – ещё одно сравненье.
Возьми две чашки с коромыслом
И нагрузи одну из чашек:
Свободная от груза чашка
Поднимется на коромысле.
Так, если человек заслуги
Накапливает понемногу,
Они его поднимут к небу,
И это с Биджакой случится.
А те несчастья и невзгоды,
Что он переживает ныне, –
Последствия дурных деяний,
Им совершённых в прошлой жизни.
Но всё дурное скоро минет,
Ибо теперь он благонравен.
Не слушай Кашьяпу, владыка!
Не следуй ложному ученью!
Ты попадаешь под влиянье
Того, с кем вместе тратишь время,
Будь он хоть праведник, хоть грешник.
С кем человек завяжет дружбу,
Кого он часто навещает –
Он на того похожим станет.
Когда лежат две вещи рядом,
Соприкасаются друг с другом –
Одна запачкает другую.
Стрела, отравленная ядом,
Оставит часть его в колчане.
Разумный муж остережётся
Общения с неблагородным –
Грехом недолго заразиться.
Ведь если ты концом былинки
Дотронешься до тухлой рыбы –
Былинка гнилью и пропахнет.
Вот каково с глупцом общенье!
А если к благовонной тагаре
Ты поднесёшь листок от дерева,
Он тоже станет благовонным –
Вот каково общенье с мудрым!
Считай, что разум твой – корзинка,
А в ней плоды твоих деяний.
Будь рассудителен, владыка!
Оставь общение с дурными,
С достойными сведи знакомство.
Дурной тебя толкает к аду,
Достойный – к небесам приблизит".

Так царевна старалась склонить отца к добру. А потом она рассказала о своём прежнем грехе и о том, как она за него поплатилась:

"Я помню семь своих рождений,
Предшествовавших этой жизни,
И о семи грядущих знаю.
В седьмом тому назад рожденье
Была мужчиной я, владыка.
Жила в Магадхе, в Раджагрихе,
Кузнечным делом занималась.
Товарища дурного встретив,
Грехов свершила я немало,
Погрязла в прелюбодеяньях.
Казалось мне, что я бессмертна.
Дурной поступок сохранился,
Словно огонь под слоем пепла,
А я после того родилась
Благодаря другим деяньям
В столице Ватсы, в Каушамби,
В семье богатого торговца
Как их единственный наследник,
И все меня там ублажали.
Я встретила благого друга,
Он был умён и образован,
Меня на правый путь наставил.
Все новолунья, полнолунья
Я, как положено, постилась.
Благой поступок сохранился,
Как клад вблизи от водоёма,
Но плод былых дурных деяний,
Свершённых некогда в Магадхе,
Созрел теперь и проявился,
Как яд, подействовав не сразу.
Родилась я в "аду стенаний"
И там прожаривалась долго,
Об этом даже вспомнить тяжко!
Ведь я бесчисленные годы
Терпела тяжкие страданья.
Потом в Бхеннакате родилась –
Была козлом там холощёным;
Возя сановников в повозках,
Расплачивалась за распутство.
А после смерти я родилась
В лесу дремучем обезьяной.
Вожак мне откусил мошонку:
Я продолжала, царь Видехи,
Расплачиваться за распутство.
Потом в Дашарне я родилась,
Была волом там подъярёмным,
Расплачивалась за распутство.
А после этого, Ведеха,
Я возродилась человеком,
Но отродясь была бесполой –
Моя расплата продолжалась.
А после этого я стала
Небесной девой в свите Индры,
Носила яркие наряды
И дорогие украшенья,
Искусным пением и пляской
Царя богов я услаждала.
Вот семь моих былых рождений.
Грядущие я тоже знаю.
Теперь проявится то благо,
Что я свершила в Каушамби,
И в следующих семи жизнях
То снова буду человеком,
То обитательницей неба.
Я буду счастлива всё время,
Но первых шесть своих рождений
Придётся женщиной остаться.
Зато в седьмом существованье
Я стану наконец мужчиной –
Не на земле, но в горнем мире.
Уже готовят мне гирлянды
Божественных цветов сантаны.
Их на меня наденет, знаю,
Проворный небожитель Джава.
Что для богов – лишь час единый,
Шестнадцать полных лет для смертных,
А день и ночь в небесном мире –
Столетие земного счёта³.
Неисчислимые рожденья
Влекут поступки за собою,
И ни благое, ни дурное
Деяние не исчезает.
Кто хочет быть всегда мужчиной,
Остерегаться должен блуда,
Как человек, что вымыл ноги,
Обходит стороною лужи.
А если женщина захочет
Мужчиной стать в грядущих жизнях,
Пускай супруга почитает,
Как апсара – богов владыку.
А кто желает благ на небе
И долгой жизни в горнем мире,
Пусть избегает прегрешений
И в мыслях, и в речах, и в деле,
Пусть дхарме следует прилежно,
От этого всегда есть польза,
Будь женщиной ты иль мужчиной.
Все те, кто в нашем мире, государь,
Живут в великолепии, в достатке,
Когда-то жили праведно, поверь:
Мы все – наследники своих поступков.
А как ты полагаешь, царь Видехи:
За что танцовщиц ты к себе приблизил,
Наряды даришь им и украшенья?
Наверное, они того достойны?"
Так добронравная царевна
Утешила отца рассказом,
Разубедить его стараясь.

Начавшись утром, беседа их затянулась на весь день и всю ночь. Под конец царевна ещё раз взмолилась: "Не слушай, государь, зловредных речей этого голого подвижника! Послушайся меня, я ведь друг тебе и ничего, кроме добра, тебе не желаю. Помни: есть этот свет, есть тот свет, есть на свете плоды добрых и дурных деяний! Не пей из грязного источника!" И всё же ей не удалось разубедить отца. Тот крепко держался за своё пагубное заблуждение. С родителями нередко так бывает: им всегда приятно послушать, как складно говорит их любимое дитя, вникать же в суть его речей они не склонны. А по городу тем часом уже разнеслась весть: "Говорят, что царевна Руджа учит царя дхарме, старается разубедить его", и все горожане радовались и надеялись: "Царевна у нас умна, она сумеет избавить отца от пагубных воззрений и нас всех тем облагодетельствует!" Но вразумить отца царевне так и не удалось. Однако она не пала духом. "Любым способом мне надо исцелить царя от заблуждения!" – решила она, поклонилась всем десяти сторонам света⁴, молитвенно сложив руки над головою, и вознесла мольбу: "Ведь есть же ещё в мире те, на ком свет стоит – есть преданные дхарме шраманы и брахманы, есть небожители – хранители сторон света, есть Великие Брахмы! Пусть кто-нибудь из них придёт на помощь и своею силой освободит царя от пагубных воззрений! Даже если сам он того не заслужил – да придут они ради моей силы, моих достоинств, моей правды, да избавят они его от пагубных воззрений на благо всему свету!"
Бодхисаттва был тогда Великим Брахмой; звали его Нарада. А известно, что бодхисаттвы по великому своему состраданию и милосердию озирают время от времени весь мир и проверяют, кто из существ идёт праведным путём, а кто – неправедным. И вот в тот самый день бодхисаттва, озирая мир, увидел царскую дочь и услыхал её мольбу. "Никто, кроме меня, не в силах избавить её отца от пагубных воззрений. Сегодня я должен оказать ей милость; я появлюсь там, просвещу и облагодетельствую царя и его приближённых. Но какой же мне принять облик?" – подумал бодхисаттва. И он решил так: "Люди уважают и почитают подвижников. Пожалуй, я обернусь подвижником". В тот же миг он принял благообразный человеческий облик – обратился в светлокожего подвижника. Опрятная отшельническая косица была закреплена у него золотой заколкой; одет он был в рогожу, крашенную снаружи и с изнанки красным цветом; через плечо была переброшена серебряная шкура антилопы, расцвеченная золотыми изображениями светил, и крепилась она нитью жемчуга. В руке подвижник держал золотую чашу для сбора подаяния, а на плече его лежало коромысло, тоже червонного золота, с конца которого свисал на жемчужной нити коралловый кувшинчик в виде тыквы-горлянки. В таком вот облике провидца-отшельника Нарада прилетел по воздуху, красуясь, словно месяц на небосклоне, и, паря над полом, появился на террасе дворца Чандаки перед царским взором.

Сам Нарада из мира Брахмы,
Обозревая Джамбудвипу,
Царя Ангатия приметил
И снизошёл к нему на землю.
Когда он в облике провидца
Возник перед царём Видехи,
Царевна Руджа благодарно
С почтеньем перед ним склонилась.
А царь в великом изумленье
Немедленно спустился с трона
И гостя вопросил смятенно:
"Откуда явился ты, богоподобный,
Сияя, как Чандра безоблачной ночью?
Кто родом ты и каково твоё имя?"

"Этот царь возомнил, будто того света не существует, а я ему нарочно сразу напомню о нём", – подумал Нарада и ответил:

"Явился сюда я из горнего мира.
Сияя, как Чандра безоблачной ночью.
Узнай, государь, что я – Кашьяпа родом,
Под именем Нарады в мире известен".

"О том свете я ещё успею спросить, – подумал царь. – Узнаю сначала, откуда у него сверхъестественные способности". И он вопросил:

"О Нарада, я изумлён этим чудом:
Как можешь парить ты, земли не касаясь?
За что получил ты такую способность?"

Нарада ответил:

"Я дхарме и правде был издавна предан.
Смирял свои страсти, был щедр неизменно.
От этого стал я стремительней мысли,
Мгновенно в любые миры попадаю".

Этот ответ не рассеял заблуждений царя, он упорно держался своих ложных взглядов. В существование того света он не поверил и с сомнением произнёс:

"Что ты рассказал мне – поистине, чудо:
Заслуги, выходит, отнюдь не бесплодны
(Вот только не знаю я, верно ли это).
Позволишь ли порасспросить тебя дальше?
Но только я жду непритворных ответов"

Нарада ответил:

"Спроси, о чём хочешь, владыка Видехи.
Я тут же рассею любые сомненья,
Скажу о причинах, примеры напомню,
В моих рассужденьях не будет изъяна".

Тогда царь задал свой вопрос:

"Нарада, ответь нелицемерно:
Есть ли в мире боги? Есть ли предки?
Существует ли на самом деле
То, что называется "тем светом"?"

Нарада ответил:

"Есть и боги в мире, есть и предки,
И на самом деле существует
То, что называется "тем светом".
Глупые и чувственные люди –
Лишь они не знают о том свете,
Ибо держатся превратных взглядов".

Тут царь с насмешкой предложил:

"Если, Нарада, ты тоже веришь,
Что умершие на этом свете
Просто на тот свет переселились,
Одолжи мне здесь пятьсот каршапан –
На том свете тысячу получишь!"

Но Нарада его при людях осадил:

"Будь ты добронравен и надёжен –
Дал бы я тебе пятьсот каршапан,
Но теперь ссужать тебя опасно:
Как очутишься ты в преисподней,
Долг с тебя взыскать никто не сможет.
Кто бездельничает в этой жизни,
Ленится, бесчинствует, буянит,
Тот от умных не получит ссуды,
Ведь возврата будет не дождаться.
А тому, кто может заработать,
Добронравен, опытен, надёжен,
Люди сами в долг дают охотно:
На такого можно положиться".

Царь прикусил язык, а люди обрадовались и преисполнились надежды: "Этот божественный провидец и впрямь могуч умом. Уж он-то заставит нашего царя отказаться от пагубных воззрений!" И столь велика была волшебная сила бодхисаттвы, что во всей Митхиле, протянувшейся на семь йоджан, люди, затая дыхание, внимали его проповеди дхармы. "Царь упрямо цепляется за свои взгляды, – подумал Великий. – Надо бы его сначала припугнуть, рассказать об адских муках, чтобы он скорей отрёкся от своих пагубных воззрений. Зато после я его утешу напоминанием о счастливых небожителях". И он промолвил: "Если ты, царь, останешься при своих взглядах, ты непременно угодишь в ад и будешь мучиться бесконечно.

После смерти встретишься в кромешной
С жадным вороньём, исчадьем ада.
Грифы, коршуны, орлы, вороны
Исклюют тебя и растерзают.
Будешь ты, разодранный на части,
Окровавленный, в грязи валяться –
Позабудешь, что кому-то должен!
Там не светят ни Луна, ни Солнце,
Жутью дышит беспросветный сумрак,
Не бывает там ни дня, ни ночи;
Всяк махнёт рукой на свои деньги,
Только бы в аду не очутиться.
Двое кобелей могучих, рослых:
Первый – Светлый, а второй – Пятнистый,
Там железными клыками гложут
Всех, кто очутился в преисподней.
Хищники когда в тебя вгрызутся,
По кускам растащат твоё тело,
Будешь ты, разодранный на части,
Окровавленный, в грязи валяться –
Позабудешь, что кому-то должен!
Навостривши копья, пики, дроты,
Слуги ада, копоти чернее,
Колют и пронзают, стервенея,
Грешников, в кромешную попавших.
Не ищи от них спасенья в бегстве,
Всё равно ты будешь весь истерзан,
Вспорют тебе брюхо, кишки вынут,
Так забудешь, что кому-то должен!
Там с небес дождём летят секиры,
Стрелы, копья, топоры, кинжалы,
Люто накалённые, как угли;
Там из туч валится град каменьев,
Знойный ветер дует нестерпимо,
Нет ни малого отдохновенья.
Как начнёшь, измучившись, метаться,
Позабудешь, что кому-то должен!
Запрягут тебя в телегу бесы
Да начнут стрекалом тыкать в спину –
Побежишь по раскалённой лаве,
Позабудешь, что кому-то должен!
Вздумаешь ли на гору взобраться,
Бритвами утыканную плотно,
Источающую зной и ужас –
Бритвы рассекут тебя на части,
Будешь в собственной крови купаться
И забудешь, что кому-то должен!
Станешь ползать по горящим грудам,
Где трещат пылающие угли:
Как обуглишься да накричишься –
Позабудешь, что кому-то должен!
Растут там адские деревья,
Касаясь облаков вершиной;
На них железные колючки
Набухли человечьей кровью.
На эти страшные деревья
Служители судьи умерших
Мужчин и женщин загоняют,
Что предавались любострастью.
Тебя там то же ожидает,
И будешь лезть, окровавленный,
Пока всю кожу не оставишь
И не исколешь свои члены
На ужасающих колючках.
Тогда ты горько будешь плакать,
Раскаиваясь в прегрешеньях!
Ты даже кожи там лишишься,
Откуда же возьмутся деньги
С заимодавцем расплатиться!
Другие там растут деревья:
Мечи на ветках вместо листьев.
И будешь ты на них взбираться,
На ветках оставляя части
Обезображенного тела!
Едва ты вырвешься из леса –
В Вайтарани падёшь немедля;
Откуда же возьмешь ты деньги
С заимодавцем расплатиться!
Клокочет щёлочной водою,
Дымится адское теченье
Реки Вайтарани ужасной,
А в ней – железные кувшинки
И остро режущие листья!
Тебя, забрызганного кровью,
Река немедленно подхватит
И понесёт на эти листья;
Откуда же возьмешь ты деньги
С заимодавцем расплатиться!"

Услышав из уст Великого этот рассказ об адских муках, царь ужаснулся и с мольбой воззвал к нему:

"Как дерево под топором, я весь дрожу от страха.
Что делать мне? Куда идти? Я заблудился в мире!
Я в ужасе от дел своих, раскаиваюсь горько!
Одна надежда на тебя, провидец!
Дай мне воды напиться в знойный полдень,
Будь островом среди морской пучины,
Стань светочем средь темноты кромешной!
Дай наставление о дхарме и о пользе.
Увы! Я в прошлом тяжко провинился.
Скажи, как мне очиститься, провидец?
Как избежать паденья в бездну ада?"

Отвечая ему, Великий упомянул о славных царях былых времён:

"Живи теперь, как Дхритараштра,
Как Вишвамитра, Джамадагни,
Как Ушинара и царь Шиби.
Во всём отныне следуй дхарме,
И обретёшь обитель Шакры.
Пусть в Чандаке, твоём дворце,
И Митхиле, столице царства,
Отныне возглашают слуги:
"Кто жаждет? Кто проголодался?
Кому нужны цветов гирлянды?
А кто нуждается в одежде?
Кому-то, может, для прогулок
Нужны сандалии и зонтик?"
Пусть дважды в день так возглашают.
Тех, кто состарился в работе,
Не заставляй трудиться больше,
Но содержать ты их обязан,
Будь это люди иль скотина:
Они заботу заслужили".

Так Нарада дал царю наставление, восхвалив щедрость и нравственное поведение. А заключил он речь сравнением царя с колесницей, ибо знал, что Ангатию такое сравнение должно непременно понравиться:

"Колесницей назовём мы тело,
А возничим будет ум искусный,
Ось – непричинение дурного,
А щиты – раздача неимущим.
Мы ободьями представим ноги,
Окаёмкою же руки будут.
Смазка – воздержанье от обжорства;
Если скрипа нет – ты сдержан в речи.
Цельный кузов – это верность слову;
Мягкость речи – плавность её хода;
Вера и нежадность – украшенья;
Шест со знаменем над колесницей –
Скромность, поклонение с молитвой;
Неспесивость – вот прямое дышло;
А поводья – самообузданье;
Плавный ход её – то негневливость,
Сверху же красуется блестящий
Зонт – он означает верность дхарме.
Поручнями будут твои знанья.
А сидением – невозмутимость духа.
Спицами же – знанье обстоятельств,
Хомутом смирение зовётся,
А подстилкой будет бодрость мысли.
Память – вот стрекало у возницы,
Мужество и йога – то уздечка,
Если ум смирен, он едет прямо,
Избегая прихотей-ухабов.
Вдруг рысак к обочине нагнётся
(Значит, что-то видно или слышно,
Что-то вкусно и приятно пахнет,
Отвлекая в сторону вниманье) –
Рысака тогда возничий – твоя сущность –
Погоняет мудростью нещадно.
Тот, кто твёрдо правит колесницей,
Едет ровной и прямой дорогой, –
Тот осуществит свои желанья
И кромешной навсегда избегнет.

Ты просил меня, государь, чтобы я научил тебя праведной жизни и указал путь к спасению от адских мук, так вот всё это изложено подробно и доходчиво!" Так Нарада преподал царю дхарму, избавил его от пагубных заблуждений и побудил принять обеты добронравия. "Впредь избегай дурных друзей и ищи хороших, а себя не распускай!" – наставил он Ангатия напоследок, похвалил царевну, дал добрые советы царским жёнам и приближённым и на виду у всех отправился, блистая великолепием, назад в мир Брахмы".
"Как видите, монахи, – повторил Учитель, – не только теперь, но и прежде смог я разорвать сеть вредных взглядов и укротить Кашьяпу из Урубильвы". И он отождествил перерождения: "Алатой тогда был Девадатта, Сунамой – Бхадраджйт, Виджаей – Шарипутра, Биджакой – Маудгальяяна, нагим аскетом Гуной был Сунакшатра из племени личчхавов, царевной Руджей был Ананда, царём Ангатием был Кашьяпа из Урубильвы, а Великим Брахмой Нарадой – я сам".

Примечания.

1 – "Джатака о лжеучении и бодхисаттве Нараде" – едва ли не первое произведение в мировой литературе на тему "если бога нет, то всё дозволено".

2 – Яштивана – букв. "палочная роща".

3 – Арифметика текста явно хромает: в подлиннике стоит не европейский, а индийский час (мухурта, то есть 1/30 часть суток). Но если он равен 16 годам, то сутки богов должны были быть равны не столетию, а 480 годам.

4 – В индийской культуре они включают в себя четыре привычных европейцам, а также четыре промежуточных, зенит и надир.