На главную страницу В начало раздела Назад

На главную страницу В начало раздела Назад
Джатака-мала.
XXVIII. Джатака о Кшантивадине.
Арья Шура. Перевод с санскрита А. Баранникова, О. Волковой.  Изд. 2-е, доп. 2000г.

Для глубоко проникнутых кротостью, великих своим проникновенным спокойствием нет ничего, что они не перенесли бы с терпением. Вот как об этом назидательно повествуется.
Некогда бодхисаттва постигнул, что жительство в доме исполнено многих грехов и бедствий и вследствие предпочтения, оказываемого корыстным выгодам и чувственным наслаждениям, не способствует спокойствию. Открытое для натиска целых туч грехов, таких, как любовь, ненависть, заблуждения, злоба, гнев, похотливость, гордость, зависть и прочие, оно ведёт к падению стыда и религии и является обиталищем злонамеренных вожделений корыстолюбия; тесно связанное с дурными делами, оно оставляет очень мало места для праведности. Он увидел также, что состояние отшельника-монаха, благодаря отказу от имущества и чувственных удовольствий свободное от всех зол, приносит благо, и сделался подвижником-монахом. Он отличался добрым поведением, учёностью, умиротворённостью, скромностью и самообладанием. Полного неиссякаемой готовности проповедовать кротость и в соответствии с нею излагавшего учение праведного закона, народ, забыв его личное и родовое имя, прозвал его Кшантивадином – "Проповедующий кротость".
1. Блеск власти, знаний, подвигов великих, чрезмерная привязанность к искусствам, а также недостатки тела, речи или поведения – вот что является причиной прозвищ.
2. Он зная кротости величие и потому стремясь украсить ею мир, как самого себя, о кротости беседы постоянно вёл, за это Кшантивадином был прозван.
3. Его натуры свойство – кротость великая, – при оскорбленьях даже твёрдая всегда, и проповеди дивные его о ней создали ему славу муни.

Великосущный избрал местом своего жительства чудесную лесную местность, чарующую своей уединённостью и красотой, напоминавшую прелестный сад. В любое время года там было полно цветов и плодов и прозрачную воду пруда украшали белые и голубые лотосы; своим пребыванием он придал этой местности святость обители.
4. Где праведники обитают, украшенные всеми добродетелями, то место благодатно и прекрасно; оно святыня и подвижников обитель.

Он жил там, глубоко почитаемый населявшими лес божествами и посещаемый народом, искавшим спасения и возлюбившим добродетель. Своими радовавшими слух и сердце благочестивыми беседами о кротости он оказывал тем людям великую милость.
И однажды царь той страны, истосковавшись по играм в воде, столь желанным из-за летнего зноя, прибыл вместе со своим гаремом в эту лесную местность, походившую скорее на сад по своим восхитительным достоинствам.
5. Он лес тот, Нандане1 подобный, очаровательно прекрасный, где разбрелись вокруг красавицы, как бы украсил, гуляя в нём и развлекаясь со своею пышной, шаловливой свитой.
6. В густых дубравах, беседках из лиан, среди деревьев, украшенных улыбками цветов, у вод, где лотосы глаза раскрыли, естественной несдержанностью женских чувств он наслаждался.
7. Смотрел он, улыбаясь, как женщины с прелестной грацией свой выражали страх пред пчёлами, которых соблазнили венков, напитков, притираний и воды душистой ароматы.
8. Хотя прекрасными и свежими цветами уже украшены их уши были, хотя достаточно венков обвили их причёски, всё ж не довольно было им цветов, как не довольно было милых их проказ царю.
9. Царь любовался юных женских глаз гирляндой, то собиравшихся в беседках, то медливших у лотосовых зарослей, то, словно пчёлы, вившихся вокруг деревьев.
10. И дерзко страстные кукушек2 крики, павлинов пляски и жужжанье пчёл перед красавиц возгласами, танцами и пением померкли.
11. Барабанами возбуждённые, словно туч громовыми ударами, распустили хвосты павлины, испуская громкие крики, как артисты, своим искусством выражая царю почтение.

И вот он, вволю насладившись приятною прогулкой со своим гаремом по этому лесу-саду, уставший и охваченный опьянением, отдался во власть сна в одной из красивых беседок на драгоценном прекрасном ложе. И женщины, увидев, что занят царь другим, и не насытившись ещё красотою леса, привлекавшей их сердца, разбились там по своей прихоти на группы и разбрелись повсюду, сопровождаемые звоном украшений, который смешивался с нежным лепетом их щебетанья.
12. Куда хотели, разбрелись повсюду женщины по лесу; за ними вслед несли служанки знаки царской власти: зонтик, опахала и сиденье, сверкающие золотыми украшеньями.
13. Цветы деревьев и прекрасные побеги, которые встречались по пути, из жадности они сорвать стремились сами, пренебрегая услугами служанок.
14. И по дороге находя кусты с прелестными цветами иль с веткам дрожащим деревья, хотя достаточно цветов у них и в украшеньях было, и в гирляндах, по ненасытности своей, их не задев, не проходили.

Восхищённые до глубины сердца прелестью леса, царские жёны, блуждая по лесу, наткнулись на обитель Кшантивадина. И хотя известны были могущество подвигов и величие души того отшельника, люди, надзиравшие над женщинами, всё же из-за нежности царя к ним и так как трудно было это сделать, не смогли их удержать. И женщины, будто притягиваемые красотой обители, ставшей ещё более прелестной благодаря магической силе её обитателя, увидели там этого выдающегося муни; спокойствие придавало ему кроткий вид; его глубокая проницательность вызывала страх; он словно сиял блеском своих подвигов; от упражнений в созерцании он был спокойно прекрасен благодаря невозмутимости своих чувств, хотя соприкасался духом с возвышенными объектами; словно воплощение праведности, он являл собой благодатное и святое зрелище, сидя под деревом, скрестив ноги. И царские жёны, на которых произвело глубокое впечатление сияние его подвигов, от одного вида его оставив кокетство, игривость и высокомерие, смиренно приблизились к нему и сели вокруг. Он прежде всего обратившись к ним с ласковыми приветствиями и другими любезными словами, приятными для гостей, побуждаемый их просьбами, воспользовавшись случаем, оказал им гостеприимство беседами о праведном законе, легко понятными и для женщин, поясняя свои слова примерами:
15. "Достигнув безупречного рожденья человеком и совершенства полного и чувств, и тела, кто не свершает добрых дел по нераденью ежедневно, тем самым неизбежно к смерти приближается, обманывая только сам себя.
16. Ни род, ни красота, ни возраст, ни сила выдающаяся, ни богатство в той жизни не дают блаженства никому, коль щедростью и добрым поведеньем и добродетелями прочими украшен он не будет в этой жизни.
17. А родовитости и прочего лишённый, но злого не желающий другим, и щедростью, и добрым поведеньем, и добродетелями прочими известный, в той жизни встретится с блаженством, несомненно, как океан с водою рек при появленье туч на небе.
18. Знатного рода, красоты и возраста, могучей силы и богатств огромных даже в сем мире украшенье лучшее – вниманье к добродетелям, а золотой венец – ведь лишь богатства знак.
19. Как украшаются цветами все деревья, а молниями – облака, водой набухшие, озёра – опьяневшими над лотосами пчёлами, так добродетелями совершенными – живые существа.
20. Здоровью, возрасту, богатству, красоте, рожденью соответственно все люди делятся на низких, средних и высоких; но эта тройственность исходит не из собственной природы, не из поддержки внешней, а из деяний человека.
21. И зная этот постоянный для всего живущего закон и неустойчивость, и гибели подверженность сей жизни, оставьте злое вы, держась деяний чистых. Ведь это – путь и к славе и к блаженству!
22. Ума порок обычно, как огонь, сжигает благо и своё и ближнего. Поэтому пусть все, кто зла страшится, его усердно избегают, с противником его вступив в союз.
23. Как угасает даже и пылающий огонь, водой наполненную до краёв большую реку встретив, так, встретивши полезную в мирах обоих кротость, к ней прилепившегося сердца пламя угасает.
24. Так кротостью уничтожают злое, благодаря победе над его причиной, и потому вражда не возникает в силу дружелюбия поддержки. Любимый, почитаемый за это праведник вкушает здесь блаженство, и, на заслуги добродетельные опираясь, потом уходит он на небо, словно в дом свой.

Сверх того, о госпожи, эта же кротость
25. Как превосходство праведной натуры прославляется; как высшее развитие, которого заслугами и славой достигают, как очищение, что без воды свершается, как высшее богатство, достигаемое различными бесчисленными добродетелями.
26. Обид других людей всегда не помнить3 – есть состояние праведных, прекрасное и чудное названье – "кротость" за качества свои оно имеет; оно приносит миру благо и сострадания полно.
27. Она могущественных украшенье и высшая ступень великих сил подвижников святых, поток воды для пламени пожара помышлений злых; и в том и этом мире кротость все несчастья погашает.
28. Из кротости сплетённый панцирь добрых речей все стрелы злых людей тупыми делает. По большей части в восхваления цветы преобразившись, вплетаются в гирлянду славы добрых эти стрелы.
29. Она разит врага закона праведного – заблужденье; она, как всем известно, самый лёгкий путь к спасенью. И кто ж поэтому не будет прилагать усилий ради кротости, единственно к блаженству нас ведущей?"

Таким образом Великосущный предложил женщинам слово закона в качестве угощения.
Между тем царь, прогнав усталость сном и проснувшись с отяжелевшими от не прошедшего ещё опьянения глазами, желая продолжать свои любовные наслаждения, нахмурив брови, обратился к охранительницам ложа: "Где царицы?" – "Они, о государь, украшая собой чащу леса, рассматривают его красоты". Услышав такой ответ от охранительниц ложа, царь возымел страстное желание слышать их непринуждённый смех, разговоры, видеть их беготню и движения и, поднявшись с ложа, с зонтиком, опахалом, одеяниями и мечом, которые несли молодые женщины, сопровождаемый одетыми в панцири, с тростниковыми палками в руках, гаремными евнухами, последовал за ними в лес. Идя по следу, отмеченном небрежностью женщин – разбросанными повсюду пучками различных цветов и побегов, а также красным соком бетеля, он приблизился к той обители. И царь, увидев того великого мудреца-отшельника Кшантивадина, окружённого царицами, вследствие оставшейся в его душе прежней вражды, опьянения, помутившего его память, и ревности, завладевшей его разумом, пришёл в величайший гнев. Не имея силы спокойно наблюдать происходившее, он, потеряв скромность, учтивость и самообладание, был охвачен грехом гнева: на его подёргивавшемся, потерявшем краски лице выступил пот; брови нахмурились, и глаза, налившиеся кровью, то косили, то выходили из орбит, то останавливались неподвижно; он утратил весь свой блеск, всю прелесть и красоту, и, потирая руки, пальцы которых были украшены кольцами, отодвигая золотые запястья, он, осыпая ругательствами великого мудреца-отшельника, стал говорить ему разные злые слова:
"Эй, эй!
30. Это что за обольститель? Величье наше оскорбляя, разглядывает наш гарем, отшельника личиной прикрываясь".

Слыша это, евнухи со смущением и беспокойством сказали царю: "Государь не нужно говорить так! Долговременными обетами, самоограничениями и подвигами проникнута душа этого отшельник по имени Кшантивадин". Но, потеряв рассудок, царь, не внимая их словам, сказал:
"О горе мне!
31. Уже давно народ таки путём он в заблужденье вводит, обманом, лицемерием своим, подвижником великим притворяясь!

Ну хорошо же! Я покажу всем истинную природу этого лицемера, полную обмана и притворства, скрытого под личиной отшельника".

Сказав так, он взял из рук телохранительницы меч и, собираясь убить того великого мудреца-отшельника пошёл на него, как на своего соперника. А супруги царя, извещённые слугами о его приходе, увидев царя, от гнева утратившего свою красоту, с упавшими сердцами, с глазами блуждающими от волнения и беспокойства, поднявшись, простились с велики отшельником. Воздымая руки, похожие на цветы лотоса, выглядывающие осенью из бутонов, они приблизились к царю.
32. Но их приёма прелесть, скромность, чистота не успокоил его пылавшего огнём негодованья сердца.

Оправившись от первого страха, супруги царя, увидев, что он, в гневе изменив на грубость своё вежливое обращение, бросился с оружием к тому великому отшельнику, устремив на него искажённый взгляд, преградили царю дорогу, говоря: "Государь, не надо, не поступай безрассудно! Это почтенный Кшантивадин!" Но по испорченности своей души царь подумал: "Он уже сумел склонить к себе их сердца" – и, придя в ещё больший гнев от этой мысли, он стал ещё более открыто косыми взглядами выражать порицание их дерзкой просьбе своими нахмуренными бровями и свирепыми от наполнившей его ревности. В бешенстве кидал он взоры на слуг, надзиравших за женщинами, так что от содрогания его головы дрожали кольца в ушах и диадема. Обратившись к женщинам, он сказал:
33. "Лишь говорит о кротости подвижник этот, но её не проявляет! Ведь жажду встретить женщин не смог он кротко вытерпеть!
34. Одно – слова его, совсем другое – действия или же мыслей злых исполненное сердце. К лесу подвижников, души своей не обуздавший, какое отношенье он имеет? Сидит спокойно, будто он святой, напыщенный в своих обетах лицемерных!"

И супруги царя изгнали из души любовь к нему, за его жестокосердие в порыве гнева и, зная свирепость царя и то, с каким трудом он поддаётся увещаниям, до глубины сердца преисполнились уныния и скорби. Побуждаемые удалиться знаками рук пришедших в смятение от страха и волненья евнухов, от стыда опустив лица, они ушли, скорбя о том великом отшельнике.
35. "О, мы причина гнева царского к этому безвинному, смиренному подвижнику, своими добродетелями славному! Кто знает, чем кончится игра сей страсти? Каким путём пойдёт земли владыки ярость?
36. Владыки сан, приобретённую им славу, тело отшельника и подвиги его и эти наши невиновные сердца способен сразу в гневе погубить наш царь!"

Когда супруги царя, находя прибежище лишь в скорбных рыданиях и вздохах, удалились, царь, угрожая великому отшельнику и в гневе обнажив меч, приблизился к нему, чтобы своими руками рассечь его. Увидев Великосущного неизменно спокойным и не изменившим своего обычного поведения, хотя на него и напали с мечом, царь с ещё большим гневом сказал ему:
37. "О, как притворство он довёл до совершенства. Ведь даже на меня он смотрит, будто бы святой он, в высокомерии своём фальшивом".

А бодхисаттва, привыкший к кротости и потому не потрясённый в своей твёрдости, из оскорбительного поведения царя тотчас же с удивлением уразумел, что тот ведёт себя таким неподобающим образом в припадке гнева, пренебрегая благовоспитанностью и учтивостью и потеряв способность различать, что для него благо, а что зло. Испытывая к нему сострадание и стремясь его успокоить, он сказал приблизительно так:
38. "Неуваженье можно встретить в мире, судьбой или виною порождённое, поэтому здесь не о нём я беспокоюсь. Но тяжело мне, что в отношении тебя даже обычная для приходящих встреча словами мной не выполняется, как должно!

Кроме того, о великий царь:
39. Недоброе творящих наставлять на правый путь должны тебе подобные, заботяся о благе всех живых существ. Опрометчиво не подобает поступать, и потому ты должен следовать тропою размышленья.
40. Неподобающим и доброе нам может показаться, недоброе же – чем-нибудь иным; поступков сущность ведь не вдруг нам выявляется и не без размышленья о причинах их различий.
41. Но, обсуждая каждый свой поступок и проникая в суть его, держась закона мудрости державной, великой праведности, пользы, наслажденья достигнет для народа царь и ими не оставлен будет сам!
42. Поэтому, оставив опрометчивость, ты помыслы направить должен на деянья, сулящие нам славу. Известными становятся повсюду людей с высоким положением ошибки, незамечаемые прежде.
43. В лесу подвижников, рукою доблестной твоей хранимом, не потерпел бы ты, чтобы кто-либо поступок совершил губительный для поведения доброго и порицаемый сурово благородными. Так как же сам ты, о земли опора, решаешься на это?
44. И если женщины гарема твоего пришли в мою обитель невзначай, а с ними и хранители гарема, так в чём же видишь преступленье ты моё, что столь от ярости переменился?
45. И даже пусть бы в том была моя вина, но кротость украшать тебя должна и в этом случае, о царь. Ведь кротость высшее есть украшенье для могучих, их добродетели хранить искусству обучая!
46. Ни на щеках играющие светом серьги тёмно-синие, ни димдемы блеск, переливающейся драгоценными камнями, так украшать не могут государей, как кротость, поэтому пренебрегать ты ей не должен!
47. Оставь же раздражительность: опорой никогда она служить не может. Как землю, охранять ты должен кротость; расположение царей к подвижникам высоким уваженьем окупается".

Но царь, даже убеждаемый таким образом великим отшельником, продолжая питать к нему ложное подозрение, так как его сердце было испорчено обманом и нечестностью, снова сказал:

48. "Но если ты не притворяешься подвижником и в самом деле следуешь обетам воздержанья, то, наставленье в кротости используя предлогом, зачем вымаливаешь безнаказанность у нас?"

Бодхисаттва сказал:
"Да услышит государь, какую цель имеют мои старания:
49. "Невинного отшельника-брахмана царь убил" – от этой вести, от осужденья пусть из-за меня не меркнет твоя слава!
50. Смерть для живых существ – закон неумолимый. Поэтому мне нечего её страшиться, особенно когда свою всю жизнь я озираю.
51. Ведь именно из-за тебя, чтоб ты не мучился, несущий счастье нам святой закон нарушив, я проповедовал тебе о кротости, способной к высшему спасенью привести!
52. Поскольку кротость – кладезь добродетелей и панцирь против всех пороков, я с радостью за этот дар великий её и прославляю пред тобой!"

Но царь, не внимая даже таким ласковым словам отшельника, с раздражением обратился к святому мудрецу: "Посмотрим, какова теперь твоя приверженность к кротости!" – и, промолвив так, он отсёк острым мечом, словно цветок лотоса от стебля, правую руку отшельника с тонкими, длинными пальцами, которую он простёр вперёд, чтобы удержать царя.
53. Даже когда рука была отсечена, стойкий в обете кротости, такого он не ощутил страданья от боли, как от того, что он узрел грядущие мучения царя, который кисть руки ему отсёк, – своей неотвратимостью ужасные мученья для царя, привыкшего к усладам жизни.

И бодхисаттва с мыслью: "Горе! Он уже преступил пределы своего блага и стал недостоин увещевания", – жалея царя, как больного, от которого отказались врачи, остался безмолвным. И царь, угрожая ему снова, сказал:

54. "Иссечено так будет твоё тело, и ты погибнешь! Оставь же благочестье лицемерное и это подлое лукавство!"

Но бодхисаттва, видя, что царь глух к увещеваниям и окончательно заупрямился, ничего ему не ответил. И царь отсёк также вторую кисть, обе руки, уши, нос и обе ноги великого душою отшельника.
55. Хотя на тело падал острый меч, отшельник тот великий не чувствовал страдания и гнева, осознавая ясно смертность тела, а также от обычной для него по отношенью к человеку кротости.
56. Хоть части тела были все отсечены, неповреждённым оставался дух его, взиравшего на это, сильного кротостью и добродетельного мужа. И не было страданья в нём от дружелюбия обычного; лишь мучился он, глядя на царя, от добродетели отпавшего.
57. Тех, кто велик спокойствием своим, к другим душевно сострадательных, гнетёт не так страданье, в них самих рождённое, как что, на других обрушилось.
58. Ужасный тот поступок совершив, внезапно царь был жаром лихорадочным охвачен и, выйдя на опушку леса, он провалился в землю, разверзшуюся вдруг перед ним.

Когда земля, разверзшись со страшным грохотом, охваченная языками пламени, поглотила царя, повсюду поднялось великое смятение. В великий страх и смущение пришла царская семья; советники царя, зная силу подвигов и душевное величие святого отшельника, полагали, что он сделал так, чтобы царь провалился сквозь землю, и, боясь, как бы этот великий отшельник за грех царя не сжёг всю страну, исполненные тревоги и опасений, пришли к нему и, поклонившись, испрашивая прощения, со смиренно сложенными руками, сказали:
59. "Пусть тот, кто в ослепленье безрассудном тебя привёл в такое состоянье, один сгорит в огне проклятья твоего! Но умоляем его город не сжигать!
60. Ты женщин и детей, больных и старых, брахманов и бедняков, ни в чём не виноватых, не должен предавать огню! Ведь лучше, если сохранишь ты царство государя этого и собственную праведность, о добродетелей любимец!"

И бодхисаттва, утешая их, сказал:
"Не бойтесь, достопочтенные!
61. Тому, кто руки, ноги, уши, нос своим мечом отсёк мне, невиновному отшельнику, живущему в лесу, –
62. Даже ему как мог бы пожелать страданья мне подобный? Пусть долго здравствует тот царь, пусть зло его не посетит!
63. Кого гнетут страдания, болезнь и смерть, кем завладели ненависть и жадность, кто мучается из-за дурных деяний, тот только жалости достоин. К нему кто гнев питать бы мог?
64. А если предпочтительнее был бы такой путь, то этот грех его принёс плоды бы для меня. Ведь для того, кто к наслаждениям привык, даже недолгая встреча со страданьем невыносимо горькою бывает.
65. И если я уж не могу спасти царя, который собственное благо сжёг, то, кроме как из-за бессилия помочь ему, за что против него питать я буду злобу?
66. И без царя каждый рождённый должен испытать от смерти и других подобных бед страданья; вот почему рожденья именно не должно допускать: ведь если нет его, тогда зачем, откуда быть страданью?
67. В теченье многих кальп различным образом уничтожалось моё тело в рождений длинном ряде… Так как же мог бы даже из-за гибели его терпенье я оставить, прекрасный жемчуг на солому променяв?
68. В лесу живя и отречения от мира дав обеты, я проповедник кротости, к тому же близкий к смерти, разве могу стремиться отомстить? Поэтому не бойтесь, и да будет благо вам. Идите!"
69. Так наставлял отшельник тот великий, тем самым сделав их учениками добродетельных. А сам, благодаря поддержке кротости неколебимо-стойкий, вознёсся в небеса, покинув землю.

Таким образом, "для глубоко проникнутых кротостью, великих своим проникновенным спокойствием нет ничего, что они не перенесли бы с терпением". [Так следует говорить, беседуя о добродетели кротости; а также, приведя в качестве примера царя, а также говоря о несчастных последствия земных наслаждений, должно сказать: "Таким образом, из-за земных наслаждений люди совершают дурные поступки и тем разрушают своё блаженство". Это же можно рассказать, показывая непрочность материального благополучия.]


\

Примечания.

1 – Нандана (nandana) – по буддийской мифологии, главный парк в небе Шакры Траястринша, в котором развлекаются боги.

2 – Кукушка (kokila) – Cuculus Indicus, индийская кукушка с очень нежным и мелодичным голосом. В индийской поэзии кокила играет такую же роль, как соловей в европейской поэзии.

3 – …обид других людей всегда не помнить (paroparodheṣu sadānabhiñja). – А. Гавронский предлагает всесто этого читать madānabhiñja, т.е. не знать раздражения, не выходить из себя при надоедливости, докучливости других. По смыслу этот вариант более удачен, чем в издании Керна, ибо точнее выражает сущность совершенного качества кротости.