XXIII. Джатака о Махабодхи.

Джатака-мала.
XXIII. Джатака о Махабодхи.
Арья Шура. Перевод с санскрита А. Баранникова, О. Волковой. Изд. 2-е, доп. 2000г.

Даже у испытавших недоброе истинно добрых людей сострадание к прежним благодетелям не ослабевает вследствие признательности и присущей им снисходительности. Вот как об этом назидательно повествуется. Будучи бодхисаттвой, Господь наш был странствующим монахом по имени Махабодхи. Ещё в состоянии домохозяина он досконально изучил, последовательно и с великим напряжением, ценимые миром отрасли науки и удовлетворил своё любопытство к познанию различных искусств. Обратившись всем сердцем к отшельнической жизни, стараясь о благе мира, с особенным вниманием погрузившись в науки о святом законе, он достиг в них степени учителя. Вследствие приобретённой им святости, глубины его мудрости, знания людей и поразительного искусства в обхождении с людьми он был желанным и приятным гостем везде, куда бы он ни приходил, – и для учёных, и для царей, любящих учёных, и для брахманов-домохозяев, последователей других вероучений, и для странствующих монахов.

1. Людские добродетели сияют, на святые заслуги опираясь; от обходительности став приятными, они глубокое почтенье вызывают даже у врагов, которым славу добрую беречь необходимо.

И вот Великосущный, проходя на благо миру деревни, города, посёлки, царства и столицы, прибыл в область одного царя. Наслышавшись о великой силе его добродетелей, тот царь, узнав заранее о его приходе, с радостным сердцем велел построить в одном восхитительном месте своей увеселительной рощи для него жилище. Выразив своё почтение тем, что вышел ему навстречу и иными средствами, приняв его в своём царстве, он служил ему, словно ученик учителю, и внимательно слушал его.

2. В дом, богатства блеском озарённый, доверчиво вошедший гость добродетельный – великий праздник для того, кто любит добродетель!

Бодхисатгва же ежедневно выражал свою благосклонность к царю беседами о святом законе, радующими слух и сердце, постепенно наставляя его на путь спасения.

3. Ведь те, святой закон кто любит и к ближним состраданье чувствует, стремятся на добро направить мысли всех, даже любовь не проявивших; что ж говорить о человеке, подобном чистому сосуду, к добру стремящемуся и проникнутом глубоко добродетелью любви?

И министры того царя, пользовавшиеся приличествующим учёным уважением и окружённые почётом, потеряв рассудок из зависти к богатству добродетелей бодхисатгвы, вызывавшему ежедневно возраставшее почтение к нему, не смогли вынести его славы.

4. Ведь муж чудесной силы, что привлекает мир к себе своей великой славой, из добродетелей его высоких исходящей, зажигает злобу в сердцах у тех, кто пользуется уваженьем лишь за искусство исполненья.

Совершенно неспособные победить бодхисаттву открыто в диспутах и будучи не в состоянии вынести склонность царя к святому закону, эти люди стали шаг за шагом восстанавливать царя против бодхисатгвы:
"Не следует государю подходить с доверием к атому странствующему монаху Боддхи. Так как всем известно о любви государя к добродетели и приверженности его к святому закону, он, несомненно, послан искусным соглядатаем какого-нибудь противника царя и явился, чтоб разузнать о делах государя и мягкими, коварно сладкими речами привести его к гибели. И вот, под видом праведности, он наставляет государя единственно лишь на дела сострадания, развивает в нём уныние стыдливости и побуждает к принятию обетов, противных полезному и приятному¹, несовместимых с делом властителя, ведущих к безумным поступкам; якобы из милосердия он под видом увещаний внушает тебе взгляды, которым ты должен следовать; он любит водить знакомство с послами других царей; ему небезызвестны правила поведения, изложенные в книгах для царей. Поэтому наши сердца исполнены теперь великих опасений".
Снова и снова обращались многие советники к царю с такими, якобы добрыми, речами, стремясь разъединить их, и расположение царя к бодхисаттве ослабло, от недоверия уменьшилось проявление его любви и уважения к нему.

5. Когда гремят ревущие удары грома или злословья грозовые стрелы, спокойным и доверчивым кто может оставаться и истинную твёрдость мужа сохранить, ни в чём душой не изменившись?

И царь, от утраты доверия ослабивший свою любовь и уважение к Великосущному, уже не так, как прежде, стремился к проявлению своего внимания к нему. Бодхисаттва же по чистоте своей сердечной думал: "У царей много дел" – и не замечал этой перемены. Но, заключив об охлаждении царя из уменьшения учтивости и сдержанности со стороны царских приближённых, он, взяв свой тройной посох², чашу и прочую утварь странствующего монаха, приготовился к уходу.
Услышав об этом, царь, повинуясь остатку любви и из благовоспитанности и учтивости придя к нему, в большом смущении, словно желая удержать его, обратился к нему со следующими словами:

6. "Ты так внезапно покидаешь нас; скажи же, почему к решению уйти склонился разум твой? Быть может, ты во мне заметил что-то, что породило ложные сомненья? Так знай, от упущения погрешность та возникла".

И бодхисаттва сказал ему:

7. "Моё стремление уйти не беспричинно, но вызвано оно не оскорблением от обращения дурного; сосудом праведности перестал ты быть от криводушия; поэтому тебя я покидаю".

Тут подбежал с яростным лаем, широко раскрывая пасть, любимый пёс царя; указывая на собаку, Бодхисаттва снова сказал:
"О великий царь, можно судить по этому животному:

8. Ведь прежде этот пёс всегда ко мне ласкался в угоду господину своему; теперь же, не умея притворяться, твои все чувства выдаёт он лаем.
9. Должно быть, что-то обо мне услышав от тебя, жестокое и злое из-за отсутствия любви, он поступает так тебе на радость: зависимых существ то образ действий!"

И царь, услышав эти слова и от стыда опустив глаза, глубоко поражённый этой проницательностью его разума, в смущении подумал, что теперь не к чему лицемерить и, поклонившись бодхисаттве, сказал:

10. "Действительно, ты был предметом одной беседы, и дерзкие в моём совете говорились речи, а я, делами занятый, всё это допустил; благоволи ж простить мне это и останься, прошу тебя, не уходи отсюда!"

Бодхисаттва сказал:
"О, совсем не вследствие обиды от дурного обхождения, великий царь, и не из злопамятства я ухожу, а потому, что теперь мне не время, о государь, здесь оставаться. Взгляни сам, государь:

11. Если почтение и уваженье, утратив блеск, дошли до безразличья, то, не уйди я сам из-за привязанности или вялости ума, могло б и до того дойти, что в шею вытолкали бы меня отсюда.
12. При обстоятельствах таких уйти – вот надлежащий образ действий; и поэтому я ухожу без пламени вражды в моей душе; пренебрежения удары ведь не изгладят в сердце праведных благодеяний прежних.
13. Но к жестокосердому никто не должен приближаться, как жаждущий воды к источнику сухому: усилий тут затратить нужно много, а польза будет и ничтожной и греховной!
14. Общения искать нам должно с кротким и спокойным, подобным озеру большому, наполненному осенью водою чистой; известный миру этот путь открыт тому, кто блага жаждет и отвращается от всех других страстей.
15. Кто отвернётся даже от проявляющего преданность к нему, иль опечален будет расположением своим к отвергшему его, или забудет прежние благодеянья, тот, несмотря на облик человека, сомненья возбуждает – так ли это?
16. И непочтенье, и чрезмерное почтенье, и просьбы частые огнём сжигают дружбу; поэтому сберечь мне надлежит остаток нашей дружбы от разрушения моим здесь пребываньем, поэтому и ухожу я".

Царь сказал:
"Если господин твёрдо решил уйти, то по крайней мере соблаговолит он снова нас осчастливить своим посещением: ведь и от пренебрежения нам должно охранять дружбу". Бодхисаттва сказал: "Со многими препятствиями, о великий царь, возникающими из-за многих несчастий, связано наше пребывание в этом мире; зная это, нельзя с уверенностью обещать, что я приду. Если для прибытия сюда будет основательная причина, я снова увижу господина". Утешив царя этими словами, Великосушный, с благопожеланиями и с великим почтением провожаемый царём, удалился из его царства. Этим общением с миром было смущено его сердце, и он, уединившись в некоей лесной местности и направив дух свой на созерцание, живя там, в короткое время достиг четырёх степеней созерцания³ и пяти совершенных знаний⁴.
И меж тем как сам он наслаждался счастьем сладостного спокойствия, у него явилось воспоминание, соединённое с состраданием к тому царю, и он подумал: "Что происходит сейчас с тем царём?" И он увидел, как его советники влекут его к различным ложным воззрениям, которые исповедовали они сами.
Один советник примерами, в которых трудно постигнуть причину, склонял его к учению о беспричинности:

17. "Какая есть причина лепестков и стеблей лотосов, тычинок, чашечек расположенья и цвета их, строенья, мягкости и прочих качеств? Иль кто расцвечивает крылья пернатых? Ведь без сомненья, таким же образом сам по себе мир этот существует".

Другой советник излагал царю приятное его слуху учение о верховном существе как первопричине:

18. "Нет, беспричинным быть не может это всё! И надо всем есть некто бесконечный и единый, кто утверждением своей чудесной воли сей дивный мир творит и разрушает вновь!"

"Всё это – и добро, и зло – следствие действий прежних; личные усилия ни к чему не ведут" – так обольщал его третий.

19. "Один как может произвести в одно и то же время разнообразную такую цепь вещей, а также и бесчисленных многоразличнейших существ? Всё это основанием имеет действия, содеянные прежде. Ведь даже и способный прилагать усилия для достижения блаженства в несчастие впадает!"

Четвёртый, излагая воззрения об уничтожении всего после смерти, увлекал царя обратиться к наслаждению земными усладами:

20. "Как дерева куски, многоразличные по цвету, качествам и очертанью, не действиями собственными существуют и всё же существуют и как, погибнув раз, опять не возникают, так и сей мир; раз это так, то наслажденье главною должно быть целью нашей жизни!"

Пятый под видом воинской науки научал царя скверне жестокосердия, связанной лживостью житейской мудрости, противной праведности, утверждая, что это – закон царей:

21. "Царь! Пользуйся людьми, как будто это тень деревьев; стремись добиться доброй славы благодарности потоками до тех лишь пор, пока полезно пользоваться ими, – тому подобно, как при совершенье жертвы мы пользуемся жертвенным животным".

Таким образом, эти советники старались каждый вести царя неправым путём своих собственных лживых воззрений. И, увидев, что от общения с дурными людьми и от подчинения ума руководству других людей, которым он доверял, царь обратился лицом к пропасти, созданной этими воззрениями, бодхисаттва, с сердцем, склонившимся к состраданию, стал думать о средстве вернуть царя на правильный путь.

22. От упражненья в добродетели у праведных благодеянье в сердце остаётся, а оскорбленье исчезает, как с лотосовых лепестков вода.

И бодхисатгва, подумав: "Теперь как раз подходящее время!" – создал чудесною силою в своей пустынной хижине большую обезьяну и, сняв с неё шкуру, всё остальное заставил исчезнуть. Надев шкуру созданной его чудесной силой большой обезьяны, он явился к дверям царского дворца. Когда о нём было доложено привратниками царю, он был проведён последовательно через помещения, близкие от входа, охранявшиеся вооружённой стражей и наполненные советниками, брахманами, войнами, вестниками и городскими старейшинами, и вошёл в царскую палату, у дверей которой стояли стражи с мечами и палицами и в которой окружённый высокообразованными, мудрыми и знаменитыми, хорошо одетыми людьми восседал на троне царь. Царь пошёл навстречу бодхисаттве и почтил его выражением учтивости, как это надлежит делать при приёме гостя, и после взаимных приветствий бодхисатгва занял предложенное ему место.
Царь, у которого пробудилось любопытство, спросил его о приобретении кожи обезьяны: "Кто принёс эту шкуру обезьяны достопочтенному, тем самого себя одарив великой милостью?" Бодхисатгва сказал: "Сам я её приобрёл, великий царь, никто не подносил её мне. Если сидеть или спать на земле, едва прикрытой редкою травой и жёсткой по своей природе, то очень изнуряется тело и нелегко предаваться исполнению предписаний закона. И вот я увидел в пустыне эту большую обезьяну и у меня явилась мысль: "Вот подходящее средство для исполнения предписаний закона, шкура этой обезьяны!" Сидя или лёжа на ней, можно, не желая даже и царского ложа, покрытого драгоценными покровами, предаваться исполнению предписаний святого закона; с этой мыслью я убил обезьяну и снял с неё эту шкуру". Услышав это, царь по своей благовоспитанности и скромности ничего не ответил бодхисаттве, только со стыдом в сердце несколько потупился. Советники же, и прежде питавшие в своих сердцах ненависть к Великосущному, теперь, когда представился удобный случаи высказаться, с расцветшими лицами взирая на царя и указывая на бодхисаттву, сказали: "О, до какой степени ум мудрого находит усладу в одной лишь любви к закону! О стойкость! О прекрасная способность решимости! Ведь чудо, что он один, истощённый подвижничеством, убил такую большую обезьяну, пришедшую в пустынь. Во всех отношениях да будет успешно его подвижничество!"
Без всякого негодования против них бодхисаттва возразил на это:
"Не следует вам, друзья, меня порицать и забывать о красоте своих учений. Ведь это не тот путь, каким мы можем снискать славу учёного. Посмотрите!

23. Других кто станет порицать своё ученье убивающею речью, поистине тот словно бы самоубийством другого обесславить хочет".

Таким образом, обратившись с упрёком ко всем советникам вообще, Великосущный, желая выразить порицание каждому в отдельности, обратился к советнику, доказывавшему беспричинность всего, и сказал:

24. ""Сам по себе мир существует" – провозглашаешь громко ты; коль правда это, то зачем меня ты порицаешь?
Ведь от природы обезьяне смерть пришла. И грех откуда тут на мне? А посему я сделал правильно, убив её.
25. Однако если всё же на меня пал грех за убиенье обезьяны, то ясно ведь, что есть причина этой смерти! Поэтому иль ты оставь о беспричинности учение своё, иль не высказывай здесь взгляды, которые тебе столь неуместны!
26. Ведь если лотосов окраска, их стебли и другие части беспричинны, то почему же появляются они не всюду и не всегда, скажи мне! Ведь их произвели вода и прочие начала; где есть они, является там лотос из семян, и не является он там, где этих нет начал.
Ты, о досточтимый, как следует об этом поразмысли!
27. "Причины нет!" – кто заявляет это громко и доказательства приводит для того, не разрушает ли он сам своё такое утвержденье? А если приведеньем доводов он пренебрёг бы, то что могло бы следовать из одного лишь утверждения его?
28. Кто, в единичных случаях причины не найдя где-либо, провозглашает полное отсутствие причин, тот, яркую причину пред собой увидя, становится её врагом и в споре начинает бранью поносить её.
29. И если незаметна где-нибудь причина, то как с уверенностью скажешь ты, что нет её совсем? Ведь существующее можем не увидеть мы и по другой причине, как на исходе дня не видим солнца яркий диск.
30. Конечно же, для наслаждения стремишься ты к желанным лишь предметам и пользоваться им противными не хочешь. И службу царскую ты исполняешь потому, но в то же время возглашаешь: "Нет причины!"
31. Итак – коль ты, о господин, повсюду видишь беспричинность – убита обезьяна без причины. Зачем тогда меня ты порицаешь?"

Так, посрамив этими ясными доводами приверженца воззрений о беспричинности всего, Великосущный, обратившись к советнику, видевшему причину всего в верховном существе, сказал:
"Досточтимый также не должен порицать нас! Ведь верховное существо мыслится тобою как причина всего. Смотри!

32. Ведь если всё свершает существо верховное, то, несомненно, им убита эта обезьяна! Так почему ж ты так недружелюбен, что вину чужую валишь на меня?
33. И если обезьяны царственной убийство то существо верховное, проникшись состраданьем, не совершило, зачем так громко провозглашаешь ты верховное то существо причиной всей вселенной?

И далее, ты мыслишь, о друг, что всё сотворено "верховным существом".

34. Как можешь ты надеяться на существа верховного благоволенье, от того что восхваляешь ты его и почитаешь: оно ведь самосуще и действует само через тебя.
35. И если свершена тобою жертва, то не оно ль её свершитель? Кто силою своей великой что-либо совершает, тот ведь и есть свершитель!
36. И если преступленья все верховное то существо свершает, то во вниманье к какой же добродетели ты преданность к нему питаешь?
37. А если преступленья оно от беззакония боязни не свершает, то говорить не подобает нам, что всё верховным существом сотворено!
38. Его владычество проистекает из законного вещей порядка иль из чего-нибудь другого; и если из законного вещей порядка, то существо верховное ведь ранее его и не могло существовать!
39. "Зависимостью" должно называться, когда другим что-либо создаётся; и если б это мы владычеством назвали, то нет у нас причины "владычество" кого угодно отрицать! Даже и теперь, от увлеченья преданностью не размышляя, что достойно и что недостойно,
40. Коль ты причиной существо верховное считаешь, владыку всей вселенной, никак не должен на меня ты возлагать ответственность за совершённое владыкой умерщвленье той обезьяны царственной!"

Таким образом, Великосущный заставил словно онеметь своими прекрасными доводами приверженца того воззрения, что причиною всего является верховное существо, и, обратившись с прекрасным словом увещевания к приверженцу воззрения, что всё совершается прежними делами, сказал:
"Господин также не блещет умом, порицая меня; ведь ты полагаешь, что всё сделано прежними делами; поэтому я говорю тебе:

41. О, если все является лишь в силу сделанного прежде, то в этом случае без нарушения закона мной убита обезьяна. Она ведь сожжена огнём пожара тех поступков, что ранее свершила; где ж здесь моя вина? И почему меня ты порицаешь?
42. А если умерщвленьем обезьяны грех я совершил, тогда я это сделал, а не прежние дела! И если вызывает действие одно им обусловленное действие другое, никто в сём мире освобожденья не достигнет никогда!
43. Когда бы счастьем наслаждался тот, кто жил в условиях, несчастие производящих, или в несчастье же впадал бы тот, кто жил в условиях, производящих счастье, то можно было б с несомненностью считать, что счастья и несчастья единственная лишь причина – прежние дела.
44. Поскольку же не представляется нам в этом виде счастье и несчастье, то прежние деянья не являются единственною их причиной. А если б новые деянья не свершались, причём же здесь все старые деянья?
45. И если прежними деяньями всё сделано, и ты так продолжаешь мыслить, то почему же ты считаешь, что обезьяны умерщвленье сам я совершил?"

Таким образом, как бы наложив на него безупречными доводами обет молчания, Великосущный, улыбнувшись, обратился к приверженцу воззрений о полном уничтожении всех вещей⁵.
"Как излишня та пылкость, с какой ты порицаешь нас, о досточтимый, если ты действительно придерживаешься воззрений о полном уничтожении всего.

46. Другого мира если никакого нет, зачем же ограничивать себя и размышлять о чистом и греховном? Пусть мудрый поступает как ему угодно. Раз так, убита обезьяна эта справедливо!
47. А если же людской молвы боязнь от нехорошего должна нас отвращать и направлять на путь благой, то поведением, своим речам противным, людской молвы нам всё же не избегнуть.
48. Ведь счастья на пути ученья своего не достигаешь ты из опасения людей; и потому из всех бесплодных умозрений то заблужденье крайнее, глупца ничтожного достойное вполне.
Вот ты сказал:
49. "Как дерева куски, многоразличные по цвету, качествам и очертанью, не действиями собственными существуют, хотя и существуют, и как, погибнув раз, уж вновь не возникают, так и сей мир, – раз так, то наслажденье главною должно быть целью нашей!"
50. Когда ученье об уничтоженье полном тебе так любо, зачем тогда убийцу обезьяны или человека порицать?"

Таким образом Великосущный, рядом ясных и блестящих опровержений заставив приверженца воззрений о полном уничтожении искать убежища в молчании, обратился к советнику, изощрённому в воинской науке:
"Ты, о господин, почему так порицаешь меня, если полагаешь, что должно действовать согласно наставлениям в житейской мудрости?

51. По этому ученью, способом любым – и добрым, и недобрым – возможно добывать себе богатство. И человек, подняв себя на высоту благодаря богатству, закон религиозный будет выполнять⁶.
Поэтому тебе я говорю:
52. Если для личной выгоды должны мы пренебречь хорошим отношением к родне любимой даже – а эта обезьяна мной убита ради шкуры – какой упрёк ты можешь сделать мне за поведение, предписанное даже книгами твоими?
53. А если следует нам действие такое порицать, страданье за собой влекущее, к тому же и за то, что совершили мы его без состраданья, то по какой причине ты не обращаешься к ученью, которым это дозволяется?
54. И если это проявленье мудрости житейской, то что ж немудрости блужданья? И какова же наглость тех, кто, презирая мир, несправедливость проповедует, из книг закона исходя!
55. Раз недостойные дела такие предписаны столь ясным и понятным образом твоим ученьем, то я, путём, указанным твоими книгами, идущий, не должен осуждаться за убийство обезьяны".

Таким образом Великосущный, совершенно разбив первенствовавших в собрании и полных спеси советников и увидев, что он завоевал всё собрание вместе с царём, для устранения сомнений, возникших в их сердце относительно умерщвления обезьяны, сказал царю: "Нет, конечно, о великий царь, не убивал я живой обезьяны. Это кожа обезьяны, созданной моей чудесною силою". И, видя царя, а вместе с ним и всё собрание, в высшей степени умилённых сердцем, он сказал:

56. "Кто видящий, что из причин всё вытекает, к тому ж свободно поступающий и знающий про мир другой, держащийся учений истинных и состраданием проникнутый живую тварь убьёт?
Смотри, великий царь!
57. Того, что сделает для капли славы тот, кто беспричинность проповедует, или свободу воли отрицает, иль отрицает будущую жизнь, иль воинским воззреньям следует житейским, не сделает ведь никогда сторонник правых, истинных воззрений.
58. Воззрения, о лучший из людей, – хорошие или дурные – причиною являются и соответствующих действии. Воззрений согласованность имея в мыслях, из них те иль иные в речах или своих поступках люди проявляют.
59. Поэтому благим воззрениям мы следовать должны, оставь же ты источник бед – недобрые воззренья. Держаться надлежит того нам, кто следует добру согласного пути, от злых людей же нужно удаляться.
60. Не укротившие своих страстей, хотя носящие одежды укротивших, монахи по земле, как ракшасы, блуждают – то знаем мы. И губят эти ракшасы простой народ дурными взглядами своими, подобно змеям, что во взглядах яд содержат.
61. Сторонников воззрений беспричинности и прочих грубый вой, как вой шакала, обличает сущность их. Поэтому им следовать не должен мудрый, а должен он добра держаться, насколько хватит сил.
62. В сём мире тем, кто славой доброй обладает, не следует и ради дела дружбу заводить с людьми неправильных воззрений; ведь с зимним скверным днём соединившись, пострадала, свою утратив красоту, сама луна!
63. Поэтому, покинув тех, кто добродетели покинул, и почитая добродетель тех, кто почитать её умеет, свою ты славу ярко разожги, разбив к грехам наклонность в подданных и к добродетели приязнь создав.
64. И большинство народа твоего с тобой последует закону праведному; к прекрасной жизни обратившись, он стезёй пойдёт, ведущей к небесам. Сей мир нуждается в защите, а у тебя к сему стремленье есть; и наслаждайся праведным законом, пути которого смиренье делает приятным.
65. Своё ты поведение очисти и славу обрети ты щедро подающего; приязненным свой дух ты сделай к каждому, как бы к родному, и, соблюдая праведный закон, ты долго землю охраняй. Таким путём достигнешь ты блаженства, неба, славы!
66. Земли возделываньем занятых иль скотоводству отдающих силы, словно растения в цвету или покрытые плодами, охраняй: не защищая сельских жителей, платящих подати, со всеми странами враждует царь.
67. Когда земли властитель купцов не охраняет, что заняты покупкой и продажею различнейших товаров, а также горожан, несущих пользу платой пошлин, тот этим вред своей казне приносит.
68. А если царь, по беззаботности своей, не почитает войско, не проявившее пороков в битве, а только доблесть, и славное искусством в деле ратном, то, без сомнения, победы счастие его покинет в битве.
69. И если царь идёт путём, который осквернён, пренебрежением к благочестивым, к тем, кто обладает высокой нравственностью, учёностью и сверхъестественною силой, души величие являет, тот царь небесного блаженства не достигнет.
70. Как тот, кто с дерева срывает плод незрелый, тем убивает семя, а сока не находит, так, незаконные поборы собирая, свою страну царь губит и счастливым не бывает.
71. Напротив, подобно дереву, обильному прекрасными плодами, которое, когда они созреют, богатый урожай даёт, страна, царём хранимая, благое и полезное, а также и приятное владыке своему доставит.
72. Советников надёжных, умеющих служить тебе на пользу, друзей достойных и своих родных привязывай сердца приятной речью и ценными подарками, с почётом подносимыми.
73. И посему, закон ты почитая, неусыпно на достижение спасения народа все помыслы направь; и правосудием, свободным от пристрастья и вражды, народ свой охраняя, ты этим и свои миры храни⁷".

Таким образом, Великосущный, удалив царя с ложного пути, созданного неправильными воззрениями, и направив его вместе со всем собранием на путь благой, вслед за тем поднялся в воздух и при выражении глубокого почтения народа, благоговейно сложившего руки и смиренно склонившегося перед ним, возвратился в свою лесную обитель.
Таким образом, "даже у испытавших недоброе истинно добрых людей сострадание к прежним благодетелям не ослабевает вследствие признательности и присущей им снисходительности".
["Помня об этом, не должно забывать то, что ранее было сделано причиняющим зло". Таким образом, владыка, не достигнув ещё окончательного просветления, побеждая в воззрениях других, распространял правила доброй жизни среди живых тварей. Так должно говорить в рассказе о Будде. "Таким образом, ложные воззрения не могут устоять перед рассуждением вследствие отсутствия в них опоры; поэтому им не должно следовать" – так следует говорить при порицании ложных воззрений, а также при прославлении правильных воззрений.]

Примечания.

1 – "...Противных полезному и приятному..." – т.е. материальным интересам, богатству и удовольствиям.

2 – Тройной посох (триданда) – посох ив трёх связанных вместе палок являлся принадлежностью странствующего аскета.

3 – Четыре ступени созерцания в буддизме: первая дхьяна – радость и восторг, экстаз, порождённые уединением, сопровождаемые рассуждением и исследованием какого-нибудь одного объекта мысли, вторая дхьяна – радость и экстаз внутреннего спокойствия и глубокой умиротворённости, освободившиеся от рассуждении и исследования; третья дхьяна – освобождение от экстаза, чистая радость полного отсутствия всех страстей и привязанностей; четвёртая дхьяна – состояние полного бесстрастия, лишённое как приятных, так и неприятных эмоций.

4 – Пять совершенных знаний – пять высших психических способностей, достигаемых совершенством в созерцании и сосредоточении мысли: сверхъестественная способность творить чудеса; божественный слух, позволяющий слышать на любом расстоянии; видение на любом расстоянии, чудесное зрение; проникновение в мысли других людей; память о прошлых рождениях. Ниже бодхисаттва использует одну из этих способностей – чудесное зрение.

5 – "...О уничтожении всех вещей". – По-видимому, здесь имеются в виду воззрения, близкие к локаяте (древнеиндийский материализм).

6 – Т.е. с помощью богатства будет выполнять свои религиозные обязанности и накапливать добродетельные заслуги. Ср. в "Джатаке об олене руру" рассуждение человека о том, как он будет выполнять религиозный долг и достигнет спасения при помощи богатства, полученного за предательство.

7 – "…Народ свой охраняя, ты этим и свои миры храни". – Игра слов, основанная на значениях слова loka – "мир", "народ", "люди" и "миры" – этот и тот , "Мир после смерти".